Бабушке Вале, что живет в поселке Черемухово, скоро исполнится 84 года. Двухкомнатная квартира на первом этаже хрущевки, чистенькая и уютная. Маленькая кухонька, ванная, совмещенная с туалетом, крошечная восьмиметровая спаленка и зал. Бабушка гордится своей благоустроенной квартирой, в которую переехала три года назад из деревянного барака. Там приходилось топить печки, возить воду флягой и выносить ведро с набежавшей из умывальника водой.
Сегодня старушка написала заявление в дом престарелых. А завтра хочет унести его в соцзащиту.
«А куда мне деваться? – говорит она, – у меня детей трое было – два старших парня и младшая девочка. Парни умерли оба. От рака. Сначала средний – в 47, потом старший – в 62. А дочка вот смотрит за мной. Думала, скоро на пенсию выйдет, когда я совсем слягу, она и станет за мной ухаживать. Только какая пенсия? Ей теперь еще восемь лет до нее. А я-то как? Буду лежать одна, кричать да ходить под себя? Нет, пусть лучше меня в стардом увезут, дочке руки развяжу».
Баба Валя вздыхает, по щекам катятся слезы, она их и не вытирает уже, а говорит и говорит, будто не успеет сказать или забудет что: «Дочка в городе работает, у нас тут негде, хоть и профессия у нее есть хорошая. Это они с зятем меня сюда привезли, а так я жила в другом поселке, далеко. В поселке леспромхоз был при коммунистах, хорошо жили все, справно. Семья у нас дружная была, большая. Все дети с женами-мужьями, внуки тут же. А потом закрыли леспромхоз, и люди стали съезжать кто куда. И мои уехали. Сначала старший, потом средний, а потом и младшая не выдержала. А я осталась со своей матерью старой. Ей уже за 100 лет было, когда дочка нас забрала. Уволилась с работы хорошей и стала за нами смотреть. Мама моя померла, а дочка на работу вышла. Вижу ее редко – с утра уезжает, к ночи приезжает. Ко мне и прийти некогда. Я бы к ней переехала, но не хочу: ночами не сплю, хожу, болит живот, непроходимость там какая-то, а ей спать ночью надо, а то работать не сможет, как тогда жить? На ней еще своя дочка, студентка».
«В общем, бабье царство у нас, – и снова почти плачет, – я бы назад уехала, домой, в свой барак. Зачем меня сюда привезли? Говорят, что старое дерево не пересаживают, а меня вот пересадили, получается».
Бабушка достает из серванта фотографии, показывает сыновей, дочку, внуков. И уже не плачет: «Они не виноваты, что я в богодельню хочу идти. Это жизнь сейчас такая. Все по разным местам, всем работать надо, до стариков государству дела нет. Вот есть у меня соцработник. Приходит раз в неделю, посидит на диване полчасика и побежит по своим делам. А чего у меня делать? Я пока все сама: и уберусь, и постираю на машинке с кнопочками, и в магазин схожу. Даже карточкой банковской пользоваться умею. А мое заявление в очередь поставят, как раз года через три и подойдет. К тому времени я слягу совсем, ходить занемогу. Я все подсчитала… Вот если бы дочери пенсию дали, как раньше, в 55, то никакого заявления не надо было бы писать».
Баба Валя говорит про “стардом” как про что-то неотвратимое. Только видно, что страшится этого старушка больше, чем “слечь совсем”. Хорохорится…
И сколько таких стариков в России, о которых некому заботиться, потому что дети работают «от зари до зари»? А с принятием нового закона о повышении пенсионного возраста таких одиноких и лежачих бабушек и дедушек станет больше в разы.Только кому до этого есть дело?
Ближайший дом для престарелых граждан и инвалидов находится в Серове. В нем обслуживается порядка 75 человек. На сегодняшний день в учреждении работает 56 сотрудников. Попасть в него не так просто и быстро: для этого необходимо собрать кучу документов, справок и ждать своей очереди. И не факт, что дождешься. В Североуральске такого дома нет, только психоневрологический интернат, но он предназначен для несколько иной категории граждан.
