История, которую я хочу вам сейчас рассказать, не какая-нибудь там быль-байка, а самая, что ни на есть, настоящая правда. Не ветер мне ее в уши надул, не от стариков слыхивал – на моих глазах все происходило, а мне на свои глаза свидетелей не надо.
Давненько это дело было, лет почитай тридцать с лишним назад, я тогда еще бурщиком работал. И был у нас на участке слесарем один малый лет двадцати трех. Надо сказать, золотые руки. Сам из себя маленький, щупленький, щека щеку ест – худой, непородистый, щетиной обметанный. Лицо вытянутое, глаза впалые, а нос большой, с горбинкой. Бывают такие люди, у которых все устроено так, что все, что мы называем «красотой», здесь оказывается совершенно неуместным. Но работник был хоть куда, его голова постоянно «варила» и выплескивала идеи, как вулкан магму. Он никогда не сидел без дела и мог спокойно сделать (и делал десятками) сварочный аппарат, пилу-циркулярку, строгательный, шлифовальный, сверлильный станки. При мне за смену соорудил гравировальный станок из давно сломанной бормашины. И вообще мог, как мне кажется, и безногого щенка подковать. Он все время что-то чертил, пилил, мерил, шаркал напильником, паял, разбирал, собирал и самостоятельно дошел до того, что мог отремонтировать часы, телевизор, пылесос и другую бытовую технику, не говоря уже о шахтных станках и механизмах.
Клиент к нему пер косяком. Такие мужики сейчас, что греха таить, редкость. Иной из нашего брата и трем свиньям щей по-нормальному не разольет.
И вот как-то слух пал на участке, что Витя наш жениться собирается. Без огня дыма, как известно, не бывает, и стали мы его пытать-расспрашивать, что мол за девица, как звать-величать, да из каких краев-волостей к нам в город пожаловала, или и вовсе из местных будет. Витя в молчанку играть не стал, рассказал, что да как. Телевизор, мол, ей ремонтировал, а сама она – молодой специалист, врач, живет в однокомнатной квартире (раньше-то, помните, давали), а потом и вовсе нас с ней познакомил.
Бог ты мой, что это была за девушка! Красивая, умная, доброго характера и веселого нраву, с бездонными васильковыми глазами и идеальной фигурой. Такая барышня, что все отдай, да мало, прибавь – не достанет. Взглянет – что огнем опалит, слово молвит – рубль подарит. Немудрено, что Витя втюрился в нее до полной потери сознания. Любовь, что кашель: от людей не спрячешь.
Долго Витя шлифовал с ней тротуары да кресла в «Современнике» и в «Севере», пока смог убедить ее, что именно он тот мужчина, который ей нужен для жизни. Витя обдумал свою жизнь от истока до устья, обдумал все до последней пуговицы и решительно попорол на судьбоносное свидание.
Бабы, они, как редька: горло дерет и аппетит на жизнь разжигает. «Тут, понимаешь, какое дело … Тут не разбери-бери… Хватит мне на одной ножке прыгать, пора семьей обзаводиться …» – начал он свое объяснение.
Галина, видимо, давно ждала признания, все про себя решила-взвесила, да и годы идут, двадцать шесть уже, не клюквенный сок, кровь в девке бродит-играет, спать не дает. Детей нянчить хочется, своих, не больничных, грудью упругой кормить, матерью хочется быть, хозяйкой, хочется бабью долю, как и положено, всю испить-испробовать. А то, что Виктор немного некрасив и даже чуть страшен – так ведь с лица молока не пить. Зато с ним надежнее, да и покладистым характером его Бог не обидел.
Женщины, прежде чем дать согласие или отвергнуть, долго размышляют, обдумывают. Это у нас мужиков, ума – два гумна да баня сверху: увидели красивую фигуру и стройные ноги и сразу же: «Мама, я женюсь». А что у той девицы в голове и в душе, о том и не думаешь. И встретится у иного по жизни баба такая же загадочная и неопределенная, как завтрашний день, и попадется – ни колода, ни вода у брода. Перешагни – не встанет, перебреди – грудь не замочит. И маются потом с ними всю жизнь. А иные муженька в таких шорах держат, что он, бедный, у себя под копытом ничего не видит и так им поворачивает, что только успевай оглядываться. А у другого жена – одна покорность и вечный покой, как на кладбище. Худа такая жизнь. Худа. Конечно, всякий брак – лотерея, но иногда все-таки полезно воздержаться от риска.
Мы по ногам, а женщины сердцем выбирают и редко, причем, ошибаются. Галина дала согласие, и не ошиблась, как, впрочем, и Витя в ней. Дитя у них, как и положено, в срок народилось, малец, помню, да через год другой уже кричал в качалке. И все так у них шло ладно и мирно. Квартиру получили, обставили, участок под дачу взяли, каждое лето там проводили в строительстве да посадке. Все шло своим чередом, старший уже в школу пошел.
Но лето, как известно, не без ненастья. Однажды, сразу после Нового года попал наш Витя в «струю». Да и как не попадешь, если каждую неделю праздник: то Новый год, то Рождество, затем и старый Новый год, не успеешь в себя прийти – вот уже и Крещение Господне. А мы, чай, крещеные люди, грех, великий грех такой праздник не отметить. И зовут этот месяц «пьянварь». Вот Витя и принялся все подряд отмечать, да каждый день, без передыху, чего мы раньше за ним не замечали. Продаст очередной сварочный или еще какую самоделку, гроши в кармане запоют петухами, найдет напарника – и в магазин. И так недели три без ума и чертил. Одним словом, человек пропадал буквально и персонально и вообще жил, как последняя курица. Ну, дома, ясен пень, скандал, слезы, ссоры. А Витя, с утра отмаявшись на работе, к вечеру вновь беспредельно напивался и в пьяном виде своем вола вертел, эксцессы устраивал и вообще колбасился, как мог.
Хотела его Галина как-то утихомирить, усовестить, что ты, мол, за мужик такой - никак остановиться не можешь, хватит уже. Да куда там! У
Вити комариное-то сало разыгралось, столбы в голове заходили, раскрыл пасть шире банного окна:
– Не люблю, – кричит, – чтобы курицы петухом пели!
Да еще с горячки и волосник Галкин поправил, отчего-то полагая, что
русскую бабу обязательно нужно бить для полного ее счастья. После чего она рухнула на пол, закрывая глаза, как подстреленная птица, а потом три дня ходила хмурая, как осенняя ночь. Известно, что вино с разумом не дружит. Но все когда-нибудь да кончается. Кончился пьянварь, кончился и Витькин загул. Да только смотрим мы, он вместо домашнего тормозка которую неделю «общепитовский» носит: пирожки из буфета в серой плотной бумаге. «А что делать, – объяснил, – Галька тормозки не готовит, не разговаривает, да и спим уже больше месяца отдельно. Я – к ней, да она хвост трубой вздула и ни в какую … »
Да только знаю я: не может это вечно продолжаться, ведь каждая живая душа калачика просит, да и Витя не такой уж дурак, как вы уже поняли. У него и без того весь белый свет в дегте, переживает, мучается. Что там говорить, все мы грешны, да божьи.
И вот однажды начальник наш, веселый такой человек, дает нам наряд снять НКР-100М (360 кг) на верхнем слою в одном блоке, опустить в орт-заезд, найти порожнюю козу (кто нам ее приготовил?), погрузить станок, перевезти его метров за 800 в другой блок, поднять, установить, настроить и пробурить две скважины по двадцать метров. И все это за одну смену, для чего создал ударную команду из четырех человек во главе со сменным мастером, включив туда и Витю. А его почему-то на наряде нет, видимо, опять пошел в столовую за пирожками, решили мы, и пошли переодеваться.
Опустились, заварили чаю. Вити нет, да еще и рано, думаем, подойдет, опять, поди, по мехцеху ходит, что-то точит, сверлит, фрезерует. Сидим, чай пьем, сменного слушаем. А тот словолей был, каких поискать. Любил бобы разводить. Все больше про армию рассказывал, врал при этом безбожно и до того договаривался, что, якобы капитаны и майоры всей части ходили к нему деньги на опохмелку занимать. «Слышь, Вован, займи рублей двадцать, опохмелиться … Башка трещит …». «А у меня денег было – умотаться, тысячи. Дам майору пятьдесят рублей и говорю: мне еще купи бутылку, да закуси принеси. Смотри мне! А они меня боятся … Сижу вечером в каптерке, пиво-водку пью, еды навалом. А командир роты дневального у каптерки с автоматом поставит, чтобы меня никто не беспокоил. А то на танке в город поеду за пивом. Меня там все знали, давали без очереди…». А нам что – трепись, коли есть желание. А время между тем, десять.
А слесаря нет, а все ключи у него, и чем крутить-откручивать, отключать, подключать, даже не знаем. Решили второй чайник заварить, поесть, а потом уже и в битву лезть, тем более, что сменному уже все
полковники честь отдавали. «Сплю пьяный в казарме, прямо днем, а тут генерал какой-то с проверкой заходит. «Это что за боец днем отдыхает?» «О! Это же ВОВАН с Третьего Северного,» – говорит ему командир части.
«А-а-а…Так, ВОВАНА не будить, не шуметь!…Пусть отдыхает …».
Мы расселись, разделись, будто на ночь, второй чайник запарили, тормозки достали, все на «общак», у кого что: сало, котлеты, мясо, огурцы, ватрушки, пироги. А время уже и впрямь обеденное – двенадцатый час. И слышим, кто-то к нам по пульпе к тепляку сам-третий добирается. А мы никого не ждем, кроме Вити. Дверь в тепляк распахнулась и на пороге, как
черт из коробочки, возник Витя со счастливой улыбкой на лице.
Сменный только руками развел и протянул:
– Витя, ну в че-е-ем дело?
Виктор молча подошел к столу, достал из-за пазухи огромный домашний тормозок, развернул его и высыпал содержимое на стол. От духмяных кушаний, приготовленных искусной Галиной рукой, голодный упал бы в обморок: рыба, мясо, колбаса, сыр, булки.
– Ну в че-е-ем дело? – снова протянул сменный.
– В чем, в чем, – неспеша ответил Витя. – Проснулся я полвосьмого, а думаю, все равно опоздал, дай хоть с Галкой помирюсь…
– Ну и как? – чуть не хором выдохнули мы.
– Как, как, – то ли повторяя, то ли передразнивая, откликнулся Витя и, выдержав солидную паузу, гордо пояснил, – два раза!..
Вот и я так думаю, что не всегда нужно в задор да волчьим зубом, а мирком да ладком, пожалуй, да и лучше.
ГЕННАДИЙ ПАТРАХАЕВ
