Я подсел к низенькому столику, хотя есть не хотелось, вернее не мог. Стыд продолжал жечь нутро.
И вторая, и третья караульные ночи прошли тихо. Мы продолжали терпеливо ждать «гостей», держа оборону.
Каждое утро после ночного дежурства Прокопий обходил прилегающую территорию, искал следы зверей, признаки их присутствия, но не находил. Ушли или затаились? Это его волновало.
Неожиданно известие о волках пришло все от тех же соседей Хатанзеевых. На их стадо вновь напали волки, вернее, попытались напасть. Двух волков легко ранили.
— Зверь, однако, злой, — рассказывал приехавший на оленьей упряжке старик Хатанзеев, — непуганый, осторожный и хитрый. Это не то, что наши лесные, эти ничего не боятся. Трех моих собак на части порвали. Они в твою сторону пошли, Прошка. Не сегодня-завтра тут будут.
Так и случилось. Под вечер завьюжило. Пошел редкий снежок, и усилился ветер. Видимость упала метров до ста.
Стадо Павел перегнал на новое место — небольшое ущелье, которое, по словам Прокопия, с трех сторон оленей прикроют горы, а с четвертой - мы.
Мое новое место дислокации отличалось от вчерашнего. Это была возвышенность, небольшой гребень с заснеженными скальными останцами, который сильно обдувался ветром. Выкопать окоп, как на прежнем месте, не было смысла, его в течение пяти минут могло занести снегом вместе со мной. Но и сидеть, сложа руки, целую ночь в метель, хоть и не сильную, мне не хотелось. Поэтому я стал нарезать ножом снежные блоки и сооружать защитную стенку от ветра. Постепенно между каменными останцами стала подниматься снежная преграда. Пока вырезал блоки, подгонял их, закреплял, не забывая при этом поглядывать на свой сектор обстрела, время перешло за полночь.
Когда стенка поднялась на высоту чуть выше колен, меня будто кто-то толкнул в плечо. Я развернулся и замер в крайнем изумлении. По спине пробежал легкий морозец, а руки, наоборот, тут же вспотели. Так со мной было и раньше, на войне, когда видишь ползущих по склону духов.
На этот раз по склону в мою сторону двигалась рваная цепь волков, подгоняемая ветром. Голов десять, - определил я навскидку.
Накануне Прокопий объяснял, что южную сторону склона он не считает опасным направлением. Чтобы зайти с той стороны, стая должна была бы пройти довольно длинный и сложный путь по лесу с его рыхлым снегом, обойти чум и два значительных отрога. Однако, стая это легко проделала.
Волки, как мне показалось, беззаботно трусили мелкой рысью, переглядываясь друг с дружкой. «Впереди, — как рассказывал Еремей Хатанзеев, — обычно бегут молодые, нетерпеливые, которые хотят показать свою удаль и силу. Вожак со своей подругой бегут где-нибудь сбоку или сзади. Но на последний бросок вожак идет первым».
Я присматривался к цепи, порядок которой то и дело менялся. Хотелось определить вожака. На расстоянии звери походили на приведения — светлые, крупные, они постоянно сливались со склоном.
Удивление прошло. Появилось любопытство и, как ни странно, уважение к этим сильным, смелым и ненасытным хищникам. К тому же они были красивы. Прятаться за стенку было поздно. Я опустился на колено, снял автомат с предохранителя, дослал патрон в патронник и, полагаясь на опыт, почти не целясь, нажал на спусковой крючок, выпустив короткую в два выстрела очередь. Выстрелы прозвучали почти миролюбиво. Ветер и снег смягчили остроту звука. Крайний слева волк резко опрокинулся на бок и стал крутиться на месте, загребая лапами снег. Стая на миг замерла, не понимая, что произошло. В следующее мгновение вместе со второй очередью стая бросилась врассыпную. Большая ее часть ринулась назад. Но громкий выстрел из ружья со вспышкой со стороны леса вновь развернул их, и звери кинулись в мою сторону. Я успел еще два раза прицельно выстрелить, когда прямо передо мной возникло огромное лохматое чудовище с открытой пастью. Я сделал шаг назад, одновременно нажав на спусковой крючок. В ответ послышался едва уловимый щелчок затвора: осечка. Закрываясь автоматом, я попятился дальше, сделал еще шаг, запнулся за свою же снежную стенку и к ужасу повалился навзничь. Однако это падение спасло меня. Волк ускорил мое падение, задев лишь лапами. Автомат выпал. Кувыркаясь, я лихорадочно пытался нащупать ручку ножа. Вскочил на ноги, но в тот же момент получил удар сзади. От резкой боли в глазах потемнело, и я снова полетел по склону. Это был второй волк. Я не успел подняться, как меня ожгла еще одна боль, нога словно попала в медвежий капкан, который рвал ее, стараясь перекусить. Боль была ужасной. Нащупав, наконец, ручку ножа, я замахнулся, чтобы ударить невидимого врага, но рука тут же была перехвачена таким же капканом, вызвав дополнительную боль. Я орал и от боли, и от отчаяния. Меня разрывали, растаскивали в разные стороны с огромной силой. Откуда-то сбоку, словно из пушки, ударили один за другим два выстрела. И капканы сразу ослабли, хотя боль продолжала выворачивать наизнанку.
— Ну, как, Михалыч, живой?! — услышал я над собой голос Прокопия.
— Хитрым зверь оказался, — буднично говорил Прокопий, сидя на своем месте в чуме. Анна возилась с моими ранами, намазывая их отвратительно пахнувшей мазью. Оба сына Прокопия участливо смотрели на меня, вернее на мои развороченные волчьими клыками места на теле.
— Главное - кости целы, — по-взрослому констатировал Павел, не отрываясь от моих ран.
— Вы пятеро волков завалили, — с явным уважением в голосе проговорил Матвей, перейдя со мной на «вы».
— А всего семеро. И главное - вожака с подругой. Остальные теперь не сунутся.
— Эти в этом году, может, и не сунутся, придут другие.
— И все же почему осечка случилась? — задал вопрос Павел, обращаясь одновременно ко всем.
— Патроны надо было в тепле хранить и в сухом месте. А дедушка их столько лет в сумьяхе прятал, вот некоторые и отсырели, — рассудила Анна, продолжая меня врачевать.
ВОТ И ВСЕ…
Через три дня мы возвращались обратно. Матвей вел снегоход осторожно и не быстро. Я, как барин, лежал на семи волчьих шкурах, мягко покачиваясь. Справа и слева от меня проплывали заснеженные деревья, кусты, камни. «Точно с войны…» — снова пришло мне в голову сравнение. И тут же мысль была подхвачена сознанием: «А почему нет? Охота на зверя — настоящий бой. Если не ты его, так он тебя. Противник равный и настоящий». — Я на полном серьезе проникся уважением к этим северным скитальцам.
Это их лес, горы. Но они и наши. Чем же мы тогда отличаемся?
Последующие дни Анна не отходила от меня. Она то и дело проверяла раны, не разрешала лишний раз вставать, попусту двигаться.
Показав своёелицо, она перестала ладить из своего платка раструб и старалась лишний раз не показывать мне свою правую щеку. Я наблюдал за ней, и мне в голову все чаще приходили тревожные и горькие мысли. Мне было искренне жаль ее. Скоро она останется совсем одна. Был дед — ушел. Был я и тоже уйду. А она? Как будет одна в тайге? У нее даже собаки нет.
В то же время я прекрасно понимал, что для Анны тайга - дом родной. Она родилась здесь и прожила всю свою жизнь с коротким выездом в Березово. Даже в Ивделе не была. Лес для нее - это и магазины, и театр, и кино, и общение. То есть получается - все есть для полноценной жизни. Она, конечно, выживет и жить будет дальше, как жила. Но все равно, мне казалось, что это как-то неправильно и по-человечески несправедливо. Человек должен жить среди людей.
Вторая мысль терзала меня больше: что я буду делать в Ивделе? Без документов я долго не протяну, как бы Юрий не прикрывал меня. Заберут в полицию и будут долго выяснять мою личность. А мне это совсем не надо.
«Ну, хорошо, — рассуждал я, — если сразу домой в Екатеринбург, что меня там ждет? Квартира явно продана. На работе удивятся моему воскрешению, пожмут плечами и равнодушно ответят, что мол, извините, на вашем месте другой работник. И я даже догадываюсь кто.
Получается, что лучше все же у Юрки остаться. Он справит фальшивый документ и устроит лесником на каком-нибудь дальнем кордоне.
Между тем время шло, мои раны заживали, и я постепенно втягивался в обычный ритм жизни, какой был до войны с волками. Анна все время хлопотала по хозяйству: готовила еду, охотилась, выделывала шкуры, шила. И каждый раз осторожно напоминала о скором приезде братьев Анямовых. Напоминания ее были косвенными. Она готовила меня к дороге, беспокоилась, что моя летне-осенняя цивильная одежда никуда не годится. И действительно, до Няксимволя я доеду в малице, а дальше, до Ивделя? И в самом городе в чем буду ходить?
— В Няксимволе, — работая иглой, как-то однажды проговорила Анна, — на улице Береговая между сельским клубом и рекой Сосьвой в доме номер пять живут родственники мамы — Хозяиновы. Они дадут вам денег на дорогу и помогут с городской одеждой.
— Хорошо, Анечка, — я был глубоко тронут ее заботой.
— Это хорошие люди. У них и малицу можно оставить. Вдруг когда-нибудь соберетесь сюда в гости? — Она повернулась в мою сторону, и я заметил, как блеснули влагой ее глаза.
— Непременно. Обязательно приеду.
— Приезжайте и удивитесь.
— Чему удивлюсь? — поинтересовался я.
— А вот приедете и узнаете, — чуть игриво проговорила она, задержав на мне взгляд.
После того, как я услышал ее трагическую историю, во мне много что изменилось, а точнее надломилось. И лицо Анны, вернее его правая обезображенная сторона, перестало вызывать у меня неприятие и отторжение. Мне казалось, что левая часть ее лица как-то плавно перемещалась вправо, и я видел все лицо без изъянов, будто оно было здоровым и цельным, и даже красивым.
Иллюстрация в
анонсе: вк-медиа
