Под редакцией Ольги Калинка.
Автор повести «Непредсказуемость» - наш земляк и талантливый во многом человек Николай Петрович Гарин. Родился в Североуральске. Живет и работает в Екатеринбурге, но бесконечно предан своей малой родине, - изучает ее историю и популяризирует красоту и богатство родного края и его народа в художественных произведениях. Николай Петрович – профессор Уральского Государственного Архитектурно-художественного университета (УрГАХУ), кандидат искусствоведения, член Союза писателей РФ. Он – автор более ста научных публикаций и пяти романов. Североуральский читатель знаком с творчеством Н.Гарина по романам «Тайна озера золотого» (две книги), «Оула» и «Таежная богиня», которые вышли в свет в 2003 - 2010 годах. Небольшая свежая повесть «Непредсказуемость», без сомнения, подарит вам яркое впечатление и новые эмоции. В основе произведения лежат реальные события.
Николай Гарин
Непредсказуемость…
ПОВЕСТЬ
Смерть не так страшна — до тех пор, пока она является для тебя неожиданностью. Жить со смертельной болезнью, — вот что страшно. Эд Харрис
ШОК
Меня не удивило повторное приглашение в поликлинику, где две недели назад вся наша контора проходила плановое обследование. Не удивило, потому что, во-первых, уведомление пришло не только мне одному, а во-вторых, подобные вызовы были и раньше. Кто-то не донес анализы, не прошел ту или иную процедуру, кто-то опоздал, да мало ли что может случиться, когда более ста человек с раннего утра, раздраженные и озабоченные, выстраиваются в десятки кабинетов и толкутся, нервничают, спешат поскорее пройти врачей и отправиться на работу. Кроме того, как правило, все считают себя здоровыми или, по крайней мере, годными для выполнения своих служебных обязанностей. Видимо, и я на этот раз что-то пропустил или не донес, хотя в регистратуре сказали, что все в порядке, все кабинеты пройдены и анализы сданы. Было жаль терять время. Но раз надо так надо.
С утра я был у назначенного кабинета. Внушительная табличка на дверях говорила, что это не просто врач, а заведующий клиникой доктор медицинских наук Шевчук Борис Евгеньевич. И вот то, что мне велено явиться именно к заведующему, слегка удивило. Может, подумал я, что-то с моими бойцами не так? Как-никак, а я был начальником охраны и отвечал за личный состав. Борис Евгеньевич оказался седым и тучным, как снежная глыба, — в белом халате и белом колпаке. Серое, мятое лицо с темными кругами под глазами, похожими на застарелые синяки.
— Ну что, Александр Михайлович, — так и не ответив на мое приветствие, устало проговорил доктор. Он смотрел не на меня, а на мою пухлую медицинскую карту, которую листал, и, как я заметил, не в поисках нужной страницы, а так, делая вид, что что-то ищет. И это еще больше меня насторожило.
— Слушаю Вас, — ответил я и почувствовал, как голос дрогнул, предчувствуя не ладное.
— Вот послушайте, — он поднял на меня тяжелые глаза, — результаты вашего обследования мы проверили дважды, — он не договорил, опустил глаза и вновь взялся разглядывать мою карту. — Александр Михайлович, — наконец строго проговорил он и ниже опустил голову, — вы ведь не просто бывший военный, вы боевой офицер с двумя ранениями и контузией. Всякое повидали…
— И что? — не выдержал я и почувствовал, как качнулся пол, стены, стеклянный шкаф, окно, сам доктор. — У вас, Александр Михайлович, онкология, — Он поднял голову. — К сожалению, это ни у нас, ни за рубежом на такой стадии не лечится. Вот если бы годик назад…
У меня перехватило дыхание. С трудом преодолев спазмы, я постарался глубоко вздохнуть. В то же время появилось ощущение, что все, что сейчас со мной происходит как будто страшный сон. Я сплю: ни больше не меньше. И, чтобы этот кошмар закончился, надо проснуться. У меня и раньше так бывало. Когда снится что-то из ряда вон выходящее, а я в отчаянии, — вдруг сон проходит, и я, слава Богу, просыпаюсь.
— Вот выписка, — вернул меня в действительность доктор. Он протянул мне лист бумаги. Я взял его и сделал вид, что читаю, хотя лист, как мне казалось, был совершенно чистым. — Это наше заключение. Тут всё расписано. А это, — доктор протянул мне второй лист, — заключение клиники «Доктор Ким», у них более современная аппаратура. Но, как видите, результат тот же.
— Ну и, — выдавил я и не узнал собственного голоса, — сколько мне осталось?
— По нашим прогнозам — максимум два, от силы два с половиной месяца. «Доктор Ким» более категоричен — не более двух месяцев.
Я кивнул, с трудом сложил листки, сунул в карман и поднялся. Главное удержаться и ровно дойти до дверей — напряженно думал я, шагая на выход. Меня не покидало ощущение, что все вокруг, в том числе и я сам, это какая-то неправда. Я видел собственные ноги, которые ступали по полу, ручку двери за которую бралась моя рука. Встречные люди с недоумением и жалостью поглядывали на меня. А я продолжал идти не чувствуя, и не понимая, что это я иду. Вернее, плыву. Проплыл коридор, выплыл наружу, на улицу. Меня обгоняли, огибали, с опаской поглядывали. Да я и сам будто наблюдал за собой со стороны, немного сзади и сверху. Люди, машины, деревья, шум шагов, пение птиц - все казалось из иного, воображаемого мира, что еще чуть-чуть и я, наконец, проснусь. Я даже пытался себя разбудить — ущипнуть, закусить до боли губу, но впечатление не проходило. Выбрав скамейку, я с облегчением опустился на нее и замер, ожидая пробуждения.
— Мужчина, вам нехорошо? — Старушка с участливым взглядом заглядывала на меня сверху вниз. — Что-то случилось?! — снова произнесла она. — Вы очень бледны. — Нет, нет, все нормально, — я даже попытался улыбнуться. — Может валидольчика или нитроглицерина? — она стала рыться в своей сумке — Спасибо! Уже прошло. — Ну как знаете, — с некоторым сожалением добавила старушка и поплелась дальше своей дорогой.
«Ну вот, кажется и все! Пипец! — огромным, тяжелым грузом придавило осознание, что нет никакого сна, что это и есть страшная реальность. Я почувствовал нарастание легкой паники. Такое уже было там, на Памире, под обстрелом. Я так зажмурился, что выступили слезы. Открыл глаза. Люди шли и шли. Мягко порыкивали машины, ветерок шевелил на голове волосы. «А что, и так можно сказать, пожил больше, чем надо…».
Перед глазами замелькали полустертые лица солдат своего батальона, неслышимые выстрелы, взрывы. Крики о помощи, злобные, требовательные, отчаянные…. Поднялся, и вдруг почувствовал, что идти-то некуда. Некуда и незачем. Дома никого. На работу? и что? Получается все, приехали, дальше бездна, непонятная вечность. Перед самым домом по инерции, как это делал ежедневно, зашёл в гастроном. Купил две бутылки самой дорогой водки и соответствующей закуски. Вышел и снова присел на скамейку в небольшом скверике. Мыслей не было. Была усталость, накопленная с того самого времени, когда молоденьким лейтенантом пересёк Афгано-Советскую границу, и до сегодняшнего утра. Раньше не замечал этой усталости. Работал себе и работал. То в одном месте, то в другом. Пока не осел в конторе начальником охранной службы.
Сколько времени просидел на этой скамейке, не считал. Сидел себе и сидел. Сидел, закрыв глаза, мысленно пробегая по фрагментам судьбы. Точнее фрагменты сами лезли в голову, торопясь то ли напомнить о себе, то ли проститься.
Когда в очередной раз я открыл глаза, то вздрогнул от неожиданности. Огромная собака, похожая на волка, стояла на расстоянии вытянутой руки и внимательно на меня смотрела.
— Тебе чего? — проговорил я в крайнем изумлении. Собака вяло шевельнула ушами и немного склонила голову на бок, словно не расслышала. Она была необычайно худой и плоской. Шерсть на загривке и по всей спине была тусклой, неопрятной, местами клокастой и грязной. Живот так подвело, что его будто и вовсе не было. На боках четко обозначились ребра. — Голодная? — снова вслух проговорил я и полез в пакет за колбасой. Достав палку полукопчёной, я разломил ее на две половины и одну из них протянул собаке. — На, ешь. Однако собака, не сводя с меня глаз, отвела нос в сторону. — У-у, какая ты! Правильно, здесь нет мяса, один запах. Но запах-то какой! Ладно, у меня есть кое-что получше. — Я снова полез в пакет и достал нарезку бекона. Разорвал упаковку, отщипнул половину жирных полосатых пластин и снова протянул собаке. Мне ужасно хотелось, чтобы она приняла эту подачку. Пластики бекона коснулись ее носа. На этот раз собака нерешительно открыла свою пасть и осторожно одними лишь клыками прикусила деликатес. Взяла, но есть не стала, а замерла, продолжая смотреть на меня странным взглядом. Мне ничего не оставалось, как тоже уставиться на нее.
— Ты что-то хочешь сказать? Скажи, я попробую понять. Пес снова шевельнул ушами. Пластинки бекона продолжали свисать у него из пасти, словно многослойный язык. Я немного подался вперед, и заглянул в глаза собаки. Агатовые, чуть навыкате, с глубиной, они были полны печали и, как мне показалось, боли. В этих глазах была и мольба, и жалость, и, как мне показалось, мудрость. Мудрость прожитой собачьей жизни, боль одиночества, гонений, доверчивости и предательства.
— Да, брат, вот такая жизнь. — Я откинулся на спинку скамейки. — И у меня все хреново. Мне бы тогда там, в горах остаться, вместо ребят.
Продолжение следует...
Иллюстрация в
анонсе: пиксабай
