Валентине Федотьевне Ятченко 81 год. Заслуженный ветеран труда (общий стаж 56 лет) трудилась в ЦТиШ и СУБР-строе, почетный донор, солистка ансамбля “Маков цвет”, сегодня она вспоминает годы войны. Великая Отечественная началась, когда Валентине было всего два года - конечно, многое из памяти стерлось, но яркие моменты сохранились навсегда.
“Как я помню войну? Мне было 2,5 года. Я родилась в деревне Колачево (тогда это была Канининская область, нынче - Псковская). Затем перед самой войной переехали в деревню Печенево, это 4 км от Колачево.
В 1939 году, когда шла финская война, мой отец был там два месяца - сильно простудился, получил воспаление легких. Отец работал трактористом в колхозе, и когда началась Великая Отечественная война, им дали приказ угнать трактора от немцев. Но немцы им перерезали дорогу, и было приказано утопить трактора в болоте, чтобы не достались врагу.
Все это я знаю по рассказам мамы - ей тогда было 23 года. Сначала к нам пришли власовцы, нас выгнали из дома. Мы жили в амбаре - в нашем доме был их штаб. Но я помню только доктора: он сказал, что я очень красивая (это со слов мамы), а я перед ним кокетничала - это помню сама. Он меня угощал сладостями в стаканчике - что-то наподобие сегодняшнего мороженого. Потом они исчезли и мы жили в доме.
Немцы захватили Псков в начале июля, а к нам пришли в конце месяца. Появились большие машины, танки, мотоциклы. У нас была хорошая дорога, через много деревень, вот они и мчались. В нашей деревне они не очень зверствовали, но вокруг бушевали пожары. Просили: “матка, млеко, яйки”. Платили за них марки. Меня угощали конфетами - высокие круглые палочки такие, со слоями друг на друга.
Ездили в основном на мотоциклах, у нас не задерживались - как правило, проездом. Однажды выбросили много тушек гусей, было лето и они испортились... Два папиных двоюродных брата ушли в партизаны. Не знаю, как они воевали. От нас они находились примерно в 20 км, в бору. А бор тянулся километров на сто.
Днем хозяйничали немцы, а ночью приходили партизаны (со слов мамы) и что им нужно было, то и брали. Однажды пришли ночью, что-то искали, меня сонную вместе с периной стащили с кровати. Потом пришел какой-то нерусский, стукнул винтовкой об пол: “три пуда жита, три пуда овса, три пуда гороха и пять пудов соли. Не выполнишь - расстрел!” Мама не знала, что делать. Хорошо, зашел дядя Сережа (папин двоюродный брат), он сказал - сколько сможешь, столько и дай.
До этого у нас было две коровы, наша и дедова, но их забрали в начале войны партизаны. Нашу зарезали сразу (она давала мало молока), а дедова все убегала убегала домой, и ее тоже зарезали (все это со слов мамы). Дед умер в начале войны.
Семья дяди Сережи жила через дорогу от нас. Над ними очень издевались полицаи - братья Демченята. Тетю Тоню с девочками ставили возле наших ворот и стреляли по ним, точнее - вокруг. Тетя Тоня пряталась от них, бывало пряталась в подпол нашего сарая для сена. Их находили и опять издевались.
Потом она ушла с девочками в отряд. Маму вызвал комендант и сказал: “Пусть родственница вернется домой, ей ничего не будет. Иначе мы будем посылать солдат и прочесывать леса, они погибнут”. Мама передала тете Тоне слова коменданта, но она не послушала. Были посланы каратели, отряд преследовали. Потом отряд заночевал возле деревни Старый двор, в большом сарае. Но их выдали братья Демченята. Немцы окружили сарай, обложили вокруг соломой и подожгли. Весь отряд погиб - и тетя Тоня с девочками тоже. Одна из них была моя ровесница, а другая - постарше.
Мы вернулись в Печенево - почему, я не знаю. В Колачеве немцев не было из-за плохой дороги. И вот наши солдаты стали гнать немцев, но это был уже конец 1943-го - начало 1944 года. У нас в доме опять был штаб, но теперь стояли наши, и жили мы в доме. Помню, как драпали немцы. Впереди власовцы настегивали коней, а потом на больших машинах ехали немцы. Наши шли из-за речки, немцы, сидя в машине, стреляли из автоматов. Я сидела у окна и смотрела, пока мама не стянула меня на пол. Пришли наши, выбили немцев из деревни, но, видимо, недалеко. Пока наши сушились, отогревались (была зима), немцы сгруппировались и снова в бой. Так мы переходили раз пять-шесть из рук в руки.
Когда пришли наши, продолжались сильные бомбежки, обстрелы. Прилетала “рама” (самолет немецкий) на разведку. Потом прилетали самолеты и начинали бомбить, мы бежали, прятались в окопы. Однажды я стояла, а бомбы падали с воем... Этот гул у меня до сих пор стоит в ушах... Мама с младшей сестрой на руках спряталась, а я стояла и смотрела, пока солдат не взял меня в окоп. Сандали я потеряла, падал снег, солдат завернул меня в шинель. Когда бомбежка кончилась, мама бегала, искала меня...
Один раз мы спрятались в окопе, а немцы не бомбили, а обстреливали нас. В окоп забежали два наших солдата, и летчик, видимо, это заметил (очень низко летел) и спикировал в окоп. Люба села со словами “дядя бух!” и после этого она до трех лет не ходила.
Потом ночью командир поднял нас по тревоге и сказал:”Срочно уходите!” Мама собрала нас. С нами тогда жил младший папин брат Виктор. Мама ничего не могла взять - ни еды, ни одежды. На тачку положила две буханки хлеба, подушку, одеяло - и все! В чем были ушли в Колачево.
...У меня сильно болели ноги. Застудила их. Когда проходили через деревню Тимоново, помню, на горе догорала школа-десятилетка. Когда мы прошли километра полтора от Тимонова, на развилке дороги встретилась военная машина, шофер осветил нас, а я шла босиком - потеряла обувку. Он остановил машину, снял один сапог, развернул портянку, она была белая, байковая. Разрезал ее пополам, обернул мне ноги, бинтами привязал. Себе разрезал другую портянку...
Снег был пополам с грязью. Так мы шли еще полтора километра. Пришли в дедов дом, точнее, к дому. А нас часовой не пускает в дом, хотя мама сказала, что это - наш дом. У нас жила беженка из Ленинграда, она выдала себя за хозяйку. Мы пошли к папиной тете, бабе Дуне, ночевали у нее. Утром мама пошла разбираться к капитану, который жил в доме с женщиной. В сердцах пожелала, чтоб ему башку снесло... После обеда его привезли с передовой. Мертвого.
...В течение трех дней мама не могла попасть в Печенево. Хотя командир дал машину. После поехала, но там уже ничего не осталось. Прошли бои, земля смешалась с небом. В домах даже полы разобрали, не было ни еды, ни одежды. Солдаты пояснили, что приезжал какой-то “краснорожий мужик” и все забрал. Был закопан сундук с хлебом - он забрал и его. В войну этот мужик помогал немцам, был старостой. После войны его жена с сыном какое-то время жили у нас, потом исчезли. Я никогда не спрашивала - куда.
В пятистах метрах от Колачева находился аэродром, мама работала там в столовой, кормила нас с Любой. В Колачеве не было немцев, но шли обстрелы, бомбежки. Однажды утром мама топила печку, готовила завтрак и начался сильный обстрел. Мы побежали прятаться в соседский окоп. Мама затащила туда перину - нас с сестрой укутывать. Окоп был таким: просто траншея с накатом. Мы подбежали к изгороди, и мама вдруг передумала нырять в этот окоп - мы побежали через огород к другим соседям. Только соседские девчонки взяли меня и Любу, раздался сильный взрыв, задрожала земля. После обеда мы вернулись в дом, у порога лежал и еще дымился большой осколок. Вся посуда в шкафу была разбита, осколок прочертил осколок.
Прибежал сосед Николай и смотрит на нас. Говорит: тетя Фрося, вы живы?! В тот окоп, где мы обычно прятались, упал снаряд - прямое попадание...
Потом нас из Колачева эвакуировали за 150 км в тыл. Там был настоящий голод. Мама работала в подсобном хозяйстве, это за полтора километра от дома, где мы жили. С нами была бабушка, мамина мать. У мамы и бабушки от голода опухали ноги. Маме предлагали отдать нас с сестрой в детдом, а я сказала так: умрем, но с тобой. Начальник сказал маме, чтобы я приходила, там мне давали кое-что из еды. Но я едва поднималась на маленькую горку - не было сил.
С бабушкой ходила в лес за земляникой - ее относили в госпиталь раненым. Нам давали полбулки хлеба, а однажды накормили рисовым супом - я до сих пор помню его вкус.
Сколько мы там были, не знаю. Потом вернулись домой. Пока нас не было, соседская девушка посадила нам немного картошки и свеклы, в огороде поспела рожь. За огородом рос щавель, мы, дети, ходили и рвали его сумками. Пекли лепешки из лебеды, клевера и горсти муки. Шел был уже 1945 год...
Зимой 1946 года с фронта вернулся отец, был больным, сильно кашлял. Положил на стол булку белого хлеба и кусок сала - это было что-то. В войну мы с мамой болели тифом, лежали в больнице. Мама поправилась быстрее, но оглохла. Я не пила никаких лекарств и поправлялась дольше. Бабушка к окончанию войны почему-то жила в Латвии у хозяина. Он платил ей хлебом, мама ездила туда и привозила то, что бабушка зарабатывала. Отец оставался с нами, пока не вернулась мама. Люба у него просила хоть горелую корочку хлеба.
После возвращения мамы отец сразу ушел в МТС - ремонтировал трактора. Мы сильно голодали, пока папа не заработал хлеб. А осенью он привез целый воз всякого зерна. Мы купили козу, потом одну курицу, но закололи ее, она не успела снести ни одного яйца.
А до этого мы, дети, ходили весной в чужой колхоз на поля, собирали мороженую картошку, но нас гоняли с полей. Потом с полей убрали урожай, и мы собирали колоски, горох, но опять бригадир прогонял нас. Мы прятались, он уходил, а мы - опять на поля.
На фронте из моей родни был папа, Федот Григорьевич, его братья, сводный брат мамы. В Североуральск старший брат папы дядя Андрей попал из Бокситогорска, когда немцы подошли к Ленинграду. Работал в депо, ремонтировал паровозы. Я пришла в цех в 16 лет и отработала там 39 лет”.
