Это было году в 89-м, мы тогда жили в поселке городского типа Челябинской области, на границе с Башкирией. Соответственно, процентов 50% населения были татары и башкиры, остальные как везде - русские, немцы, украинцы. Но дело не в этом. Мы учились классе в шестом. Поселок был разделен на две неравные части, одна - центр с уже современными домами-пятиэтажками и частным сектором, вторая - Разведка, так все называли ту часть между собой, здесь были старенькие дома и коттеджи за речкой, целый район.
Из нашего класса только одна девочка жила в Разведке, и все сочувствовали ей по причине удаленности дома от школы, хотя идти было, наверное, километра два.
И мы тогда добровольно ходили помогать старикам. Просто шли в “разведку”, высматривали дом победнее, стучались и спрашивали, не нужна ли помощь.
Нашли таким образом одну бабульку-башкирку, древнюю-предревнюю (так тогда казалось), худющую, со сморщенным маленьким личиком, одинокую. Хибарка у нее была недалеко от разведского магазинчика, в котором, кстати, снабжение было лучше, чем в других поселковых магазинах. Как сейчас помню, мы с родителями ездили в разведку за индийским чаем-рассыпухой в пачках и шоколадом Жигули с начинкой. Мы в Североуральске в 80-е о таком даже не слышали.
Бабулька-башкирка, которую мы с одноклассниками (человек 8, и мальчишки тоже) взялись опекать, была совсем седая, с острым подбородком и маленькими зыркими глазками.
Одета она была всегда одинаково - длинная из грубой ткани юбка, кофта, а поверх бархатный потертый засаленный жилет. На голове косынка, повязанная сзади, на ногах в любое время года теплые шерстяные носки, наверное, у нее всегда мерзли ноги.
Домик ее был очень маленький, квадратов 10 - одна комната, она же кухня и прихожая, с печкой посредине.
Старушка всегда жаловалась на головную боль. Мы в этой связи однажды принесли ей бальзам-звездочку. К следующему нашему приходу, спустя неделю, женщина показала нам пустую, полностью вымазанную металлическую баночку и на коверканном русском долго благодарила, прикладывая руки к вискам, указывая, где мажет, и просила купить снова.
Каждый свой приход мы затевали в домишке генеральную уборку - выносили на улицу вязаные половики, таскали из колонки воду, устраивали поломытие и окномытие. Воду грели на печке, которая всегда топилась. А потом еще забирали ее одежду домой стирать. Почему-то куль с вещами всегда попадал к моей маме, сама я тогда еще стиркой не занималась. И мама, набрав воду в ванну и полоща там барахло после стиральной машинки, говорила с улыбкой, не сердясь: “Господи, какая же ты дурочка у нас. Берешь на себя то, что никто не хочет”. На ванне после стирки оставалась куча длинных белых волос, их я выгребала самостоятельно, наверное, это было выше маминых сил.
Пару раз заезжали к старушке с папой. Я просила его купить ей чай. Когда он заходил в дом, они начинали очень живо общаться на своем языке, которого я никогда не знала, и я тогда понимала, что бабуля вполне общительна и любит поговорить, просто все мы могли только по-русски, а ей он, видимо, давался туго.
С одноклассниками мы к этой бабульке ходили где-то год. И нам было прикольно и весело делать это. Она бывала рада нашему появлению, сразу оживлялась и начинала причитать: “Девки были, чистИли-чистИли, пиджак стирали”, это потому что мы ходили к ней не всей кучей, а по очереди, и она рассказывала нам о предыдущих тимуровцах, хотя теперь мне кажется, что она нас вообще не идентифицировала - девки и девки. Идя домой, чувствуя себя полезными и незаменимыми, мы всю дорогу хохотали, повторяя ее слова. Мы были реально счастливыми тогда. Ведь никто с нас в школе и дома не спрашивал о наших добрых делах, мы просто хотели этим заниматься.
