Творчество североуральца Влада Адашева. Счастливый

Каждый сходит с ума по-своему. И каждый сумасшедший счастлив, наверное, тоже по-своему. Ведь он не ведает, что его жизненный поезд сошел с рельсов, самолет мечты растаял в облаках и корабль надежды потерпел крушение. Просто ему кажется, что он пошел по другому пути, к новым, неизведанным и счастливым берегам. Увы. Северный флот. База атомных подводных лодок в Мурманской области. Влад Адашев (справа). Фото из личного архива Влада Адашева. Однажды, во время моей службы было и такое – прямо на моих глазах сошел с ума человек. Вернее, на глазах всего экипажа подводной лодки. Не сразу мы осознали, что с ним творится неладное. Но если бы и сразу – что бы это изменило? Все случилось во время выхода нашей подлодки на очень ответственные учения в Баренцево море. Обстановка в момент происшествия была самая что ни на есть горячая. Учения шли масштабные, экипаж стоял на своих боевых постах в отсеках, как раз на нашем борту расположились «большие погоны» из штаба Северного флота. И тут, в самый интересный момент, опаньки – мимо открытых дверей центрального поста, ничего никому не докладывая и не объясняя, проходит матрос-срочник, направляется к задраенному нижнему люку и решительно пытается его отдраить! И хоть у него и так бы ни черта не вышло, но такими вещами на субмарине никто не шутит. Со стороны ближних к выходу из ЦП высочайших офицерских чинов в сторону матроса полетел не менее высокий мат, вперемешку с нотами невероятного удивления. А наш старпом, стоявший к выходу ближе всех, тут же выйдя и прикрыв дверь, схватил парня за шкварник и задал резонный вопрос: «Что творишь, слань ты подмоченная?» Матрос с невинною улыбкой отвечает, мол, хочу наверх – на пирс, покурить в две затяжечки и сразу назад. Старпом напихал ему по-полной, сказал, что после разберемся, и отправил обратно на боевой пост. Боевой пост у нашего сослуживца был на камбузе. Его специальность – кок – не несла ему особых нервных, как многим другим на лодке, переживаний, и служить ему из трех лет оставалось чуть более двух месяцев. Так что косить на досрочный дембель смысла не было. Это так, к слову, а в настоящий момент он, не споря, тихо-мирно удалился на свою вахту. Контр-адмирал, командовавший парадом и погруженный в неотложные стратегические задачи, лишь посмотрел с укоризной на нашего капитана и оставил на потом недопустимый проступок срочника. Но не прошло получаса, и тот вновь, уже с какой-то сумой за плечами, поднимается на верхнюю палубу перед ЦП и пытается открыть люк, ведущий «на волю». Наши офицеры говорят ему: «Что же так подводишь всех, кнехт ты ржавый, а?» А он в ответ уже не просто покурить, а до дому сгонять просится! И улыбается, улыбается. Ему пытаются разъяснить, что мы на глубине 250 метров и не то, что до дома родного – до базы миль не перечесть. Но он спокойно стоит на своем и отвечает: «Да я знаю, но я быстренько сбегаю до дому и к ужину вернусь». В конце этой милейшей беседы он еще шире заулыбался, а глаза помутнели, и пена по краям губ выступила. Только тут оппоненты в погонах заподозрили недоброе и сопроводили его в отдельное помещение – в изолятор. Врач осмотрел, поставил правильный укол и закрыл под замок, до возвращения в базу. Отменять учения никто не намеревался. Моя вахта в морях – «бродячий электрик», и если не объявлена боевая тревога или авария, то нахожусь не в своем отсеке, как другие, а по всему кораблю хожу, с определенных приборов данные снимаю и в электротехнический пост докладываю. Так получилось, что «вторая сцена» происходила в моем присутствии, и я, по молодости, был в шоке от такого коленкора. Впрочем, как и все остальные. То ли клаустрофобия парня догнала, то ли иные душевные черти внезапно накинулись, неведомо. А по приходу в базу те, кто первым выходит на пирс, наблюдали суровую картину. На берегу нашего моряка уже ждал уазик. Его взяли под белы рученьки, погрузили в тот уазик, и больше мы его не видели. Никогда. Был пацан, и нет пацана. Мне предстояло еще много трудных вахт и испытаний, но очень долго не выветривалось из памяти его усталое, но счастливое выражение лица: «Я к ужину вернусь». Не вернулся, брат-мореман. Влад Адашев