«Непредсказуемость» - повесть уральского писателя Николая Гарина (часть 22)

По мере ожидания братьев Анямовых я чувствовал, как во мне нарастало напряжение, которое переходило в тревожность, от чего появлялось раздражение по любому поводу. Часто я стал просыпаться среди ночи и томительно ждать утра, чтобы потом весь день прислушиваться: не шумят ли Анямовские снегоходы. 
Анна будто не замечала моего нервозного состояния, продолжая готовить меня к дороге. 
И вот, наконец, поздним вечером, когда пришло время укладываться спать, мы и услышали гул моторов. Анна бросилась к очагу, чтобы раздуть огонь, а я выскочил на улицу встречать долгожданных гостей. Чай и разговоры продолжались до полуночи. На этот раз я вообще не мог уснуть. Это была моя последняя ночь здесь в тайге. Я благодарил судьбу, что остался жив. Благодарил Анну с ее дедом, этих простых и добрых людей, которые просто взяли и подарили мне меня. Благодарил щедрую тайгу. Благодарил братьев Анямовых с их отцом Прокопием, которые живут удивительной, бесхитростной, предельно суровой жизнью и сполна ею довольствуются. 
Утром, когда бесшумно замаячил силуэт Анны и сердито заурчал чайник, я поднялся. Хотелось без посторонних глаз проститься с ней, поблагодарить, попросить прощения. Однако оба брата тоже поднялись вместе со мной и тут же подсели к низкому столику в ожидании завтрака. Анна быстро и сноровисто заставляла стол всевозможной едой. Для этого она то и дело бегала к навесу то за рыбой, то за мясом, подливала в кружки чай и все это делала быстро и молча. 
Едва рассвело, принялись готовиться к поездке. Братья перекладывали и крепили пустые канистры, мерзлые туши оленей, освобождая во втором прицепе для меня место. Анна постелила целых три слоя оленьих шкур, чтобы мне было удобно и не так тряско. Поверх уложила медвежью шкуру, которой я должен был укрыться. 
Ребята понимали, что мы с Анной расстаемся навсегда, и тоже были молчаливы и угрюмы. 
Наконец, все приготовления были закончены, и оба братца оседлали свои снегоходы. И тут неожиданно пошел снег. Он буквально обрушился, повалил огромными хлопьями. Снег падал медленно, плавно, словно так было специально задумано для усиления прощального момента. Сразу все затрепетало, зашевелилось, зашептало, стало сказочным и торжественным. 
А вот внутри меня была паника и настоящее отчаяние. Было невыносимо горько и тошно. Я задыхался. Колючий, горячий ком застрял в горле, мешал дышать, отчего меня, как пьяного, покачивало. 
Хотелось проститься с Анной: встать на колени и целовать, целовать, целовать ее руки, говорить и говорить давно заготовленные слова благодарности, подольше подержать ее в объятиях и только после этого отправиться в путь. Но я упустил нужный момент и не заметил, как оказался в прицепе. Едва я улегся в мягкое меховое ложе, как Анна вновь принялась заботливо хлопотать вокруг, проверять удобно ли мне будет в дороге. Под конец тихо проговорила «прощайте» и, отойдя в сторону, отвернулась. 
Она отвернулась, и я тут же, как и тогда в поезде, услышал тонкий нарастающий свист падающей мины. Подсознание опять предупреждало, что со мной должно произойти что-то невероятное. Что-то вроде разрыва прошлого и будущего, памяти и реальности, жизни и смерти. Снегоходы, громко заурчав, рванули с места и понесли меня в неизвестность. Чуть сгорбленная спина Анны, нагромождение дров, низенькая, придавленная снегом избушка стали быстро отдаляться. И чем меньше они становились, тем сильнее нарастал свист приближающейся мины. В голове происходило что-то необъяснимое. Будто все, что творилось вокруг, было не со мной, будто меня отрывают от меня же самого. Мысли, как тысячи рук, тянулись в разные стороны, пытаясь за что-нибудь ухватиться, удержать и остановить этот бессмысленный бег, это движение вникуда. 
Когда в трепете снежинок растворилась изба и остальное хозяйство, а фигурка Анны стала едва видимой, вот тогда меня и накрыло. Адский свист, наконец, влетел в голову и взорвался. Неведомая сила подняла меня и вышвырнула из прицепа. И тут же наступила тишина. Я ничего не слышал и не видел. Снег залепил лицо и жег своим холодом. Но странным образом возникло такое невероятное чувство покоя, которого я давно, очень давно, а, может, никогда не испытывал. Удивительно, но, зарывшись в снегу, мне стало казаться, что я, наконец, обретаю себя. Что это все: больше не надо ни искать, ни ждать, ни терпеть, ни надеяться и не томиться. Я стал чувствовать себя совершенно свободным. Я там, где должен быть! Я дома!!!! 
Нечто подобное со мной уже происходило. Похожее не раз было в Афгане, да и здесь в тайге. И вот снова кто-то проделывал со мной именно то, о чем все последнее время буквально вопило мое подсознание. Ведь кто-то остановил этот безумный и бессмысленный побег. Остановил и включил сознание! 
Я выбрался из сугроба. Переполненный радостными чувствами, задрал голову и стал ловить ртом огромные мохнатые снежинки, которые теперь казались мне сладкими. Меня переполняло небывалое чувство легкости, граничащее с невесомостью, и невероятное желание жить, что-то делать, бороться, защищать, добывать, любить. 
Где-то далеко был едва слышен рев снегоходов. А сзади, в снежном мираже, ждала меня судьба — тоненькая, хрупкая, загадочная и желанная. 
Я сделал шаг ей навстречу, а потом пошел, побежал, насколько позволял след от «Буранов», часто оступаясь и проваливаясь по колено. Вставал и снова бежал, забыв о своих ранах. 
Несмотря на снежную пелену я видел, что и Анна бежит навстречу. Так же, как и я, падая, поднимаясь и снова падая, путаясь в своей долгополой ягушке. Бежит без платка, раскинув руки. 
Мы бежали навстречу друг другу, словно опаздывали, словно спешили начать жить, жить вместе, жить счастливо, жить, наслаждаясь жизнью. 
«Неужели, думал я, для того, чтобы стать счастливым, нужно было всю жизнь ждать и терпеть?! А что было бы, если бы та странная сила не выбросила меня пару минуту назад из прицепа?! Тогда бы я точно и окончательно потерял себя, насовсем, навсегда! 
Я бежал, не сводя глаз с Анны. «А ведь, кроме нее, этой маленькой женщины, у меня больше никого и нет. Она нужна мне, а я ей…» 
Мы бежали, стараясь изо всех сил, сокращая расстояние, а приближались медленно. Метров за десять я рассмотрел ее мокрое от слез и снега лицо, в котором отражались боль и радость, мучения и надежда. 
Было заметно, что последние шаги Анне давались с огромным трудом. Обессиленная от бега, с растрепанными волосами и широко открытым ртом, словно в молчаливом крике, она буквально в метре от меня оступилась, в очередной раз повалилась, не сводя с меня глаз. Я успел ее подхватить, но и у меня ноги не почувствовали опоры, и, успев обнять друг друга, мы рухнули в пушистый, словно перина, сугроб. Через мгновение, отплевываясь и отфыркиваясь от снега, смеясь и плача, мы что-то радостно кричали, продолжая барахтаться, пытаясь выбраться из снежного плена. 
Неловким движением я случайно оперся на Анну, вдавив ее еще глубже в сугроб, и мне показалось, что получилось как-то даже забавно. Однако она громко вскрикнула и схватилась обеими руками за живот. 
— Осторожно! 
— Что такое, Аннушка?! — я растерялся, глядя на ее испуганное лицо. 
— Осторожней! — повторила она и опустила взгляд на свои руки. — Раздавишь! — добавила она виновато. 
— Не понял?! — я смотрел на нее, действительно ничего не понимая. 
— Я говорю, раздавишь… Егорку… — Анна подняла на меня глаза, и я увидел в них испуг. Она испугалась того, что сказала. 
— Какого Егорку?! — у меня зашевелились на затылке волосы. 
— Сына, — проговорила она еле слышно и, опустив глаза, добавила совсем тихо, — нашего сына. Первенца! 
Вспышка ослепила меня, а за ней - грохот, который оглушил, пробил до самого основания, до последней клеточки моего тела. Сердце остановилось. На мгновение наступила абсолютная тишина и темнота. 
— В честь отца, — донеслось чуть ли не с неба, — его Егором звали. 
Снова появилось четкое ощущение, что я все же схожу с ума. Я раздвоился. С одной стороны, сейчас, именно в этот момент я несусь, подпрыгивая на ухабах, в какой-то Няксимволь, ревет мотор снегохода, в меня летят ошметки снега, я пытаюсь завернуться в медвежью шкуру. С другой стороны, я стою на коленях, и меня с каждым мгновением переполняет состояние неземного чуда! Оно очень хрупкое, маленькое, прозрачное, но оно есть. От него меня буквально раздувает, я становлюсь большим, просто огромным. 
— Ты не рад?! — снова слышу откуда-то с высоты. 
— У меня будет сын?! — говорит кто-то за меня. — Повтори! — я снова начинаю видеть и едва-едва слышать. 
— У нас, — донеслось до меня, и это был самый лучший, самый красивый и до боли родной голос моей матери. 
— Ты не шутишь?! 
И тут все, что вошло в меня, вырвалось наружу, вывернув наизнанку и оголив наконец-то мою настоящую суть, которая так долго томилась, и вот только сейчас открылась свету. Задрав голову, я орал, или мне казалось. Орал на весь лес, горы, на весь мир, на всю Вселенную. Сообщал, что произошло чудо: у меня будет сын! 
Охрип. Устал. Все вижу, слышу и на грани безумия от счастья! 
— Так значит, тогда это было не во сне?! — я наклоняюсь к Анне и хочу не только услышать, но и прочитать по ее губам. 
Продолжая виновато улыбаться, она осторожно кивнула, не поднимая глаз. 
— Моего папу звали Егором, — все так же почти шепотом повторила Анна, — ты не против? — она снова обратилась ко мне на «ты». 
— Скажи, — я осторожно накрыл ее руки своими, — ты уверена? Там, действительно... 
— Да, — ответили ее губы. 
Потом я нес их на руках. Нес будущую мать своего будущего сына. Свою семью. Свою судьбу. Нес до самой избы, не чувствуя усталости, снега, холода. И готов был нести их всю оставшуюся жизнь.